Пускай это просто будет тут. Не знаю, как я возьмусь за эту вещь и когда закончу, но по идее, пришла пора за нее садиться. История о 90-х закончена, на календаре 40-е. В общем, вот отрывок. Как раз к сегодняшней черной дате.
"Саратов, 22.06.1941, утро"На Митрофаньевском базаре торговля была в самом разгаре. Площадь гудела, как улей. Но время близилось к полудню, и колхозное молоко в бочках уже кончилось. Осталось только деревенское у частников, в бутылях, бутылках и бутылочках. Коровье и козье. Тут же рядом древние бабульки в белых платочках продавали какие-то травы и листья, перевязанные бечевочками в пучки, «от ломоты», «от живота» и «от головы». Рыбаки сидели возле больших плетеных корзин, где лежала рыба из утреннего улова, переложенная крапивой. Веселый загорелый дочерна дяденька в клетчатой кепке и рубашке с закатанными рукавами держал под жабры большую зеленую щуку и приговаривал в стихах: «Вот акула-каракула распахнула злую пасть! К вам акула-каракула может прямо в суп попасть».
- Ма, давай купим калакулу, - тянула мать за юбку девочка лет трех. Мама – полная женщина в платье в горошек уже тащила кошелку, полную всякой снедью. Сверху свешивались перья зеленого лука, и торчал пучок морковки.
- Гражданочка, посмотрите какая красавица!- нахваливал рыбак свою «каракулу», - так и просит быть фаршированной! Недорого, я уступлю.
Женщина с сомнением глядела на щуку, которая была, вне всякого сомнения, очень красивая и может быть даже не дорогая, но в кошелку уже лезла. С щучьего хвоста капала вода.
У стены в тенечке пожилая женщина продавала цветы в горшках. Среди маленьких кривых гераней торчал длинный полосатый лист, такого же цвета, как щука. Этот лист назывался «щучий хвост».
За цветочницей шли ряды с домашней живностью, где продавали кур, уток, кроликов и даже большого серого козла с длинной шерстью. Хозяйка чесала гребешком козлиные бока, чтобы показать какой у него густой мех и убеждала покупателя: «Носки жинка свяжет, он у меня пуховый. И козлята такие же будут».
- Ты погляди, бабуля, какая птица. Не курица – чистый павлин, вон какие перья, - говорил седой кругленькой бабушке продавец кур, поглаживая большую черную курицу с густо-красным гребешком. Курица вертела головой и норовила клюнуть.
- С пера мне яичницу не сделать, - с сомнением качала она головой, - Ты мне правду скажи - будет ли нестись? Если она плохо несется, что с нее доходу то? Портрет мне что ли с нее писать?
- Будет нестись! – хохотнул кто-то в толпе, - А если ты из нее суп захочешь варить, так понесется, что ты, бабуся, и не догонишь!
Протолкавшись полчаса, Ася купила все же у частников молока и масла, раз уж все равно прозевала с утра колхозные, и встала в очередь к бочке с подсолнечным маслом. Продавщица была толстой и сонной, она явно очень страдала от жары и работала медленно, по копейке отсчитывала сдачу и поминутно вытирала платком пухлое лицо. С висков у нее стекали струйки пота, а ситцевое платье в мелкие веселые ромашки прилипло к широкой спине между лопаток.
- Потише, гражданин, - говорила она спящим голосом, когда кто-нибудь из покупателей начинал ее торопить, - вам много, я одна. Всех обслужу, всем хватит – куда спешить? Воскресение, выходной – нет, все спешат…
Следующий! – продавщица вытерла тряпкой толстые пальцы, - вам сколько?
- Литр, - Ася протянула ей бутылку и деньги.
Продавщица не спеша отсчитала сдачу масляно блестящими пятаками и гривенниками, сунула в горлышко бутылки воронку и открыла кран.
Тут где-то наверху, над их головами раздался треск и шорох. Голубь, мирно дремавший на висевшем на столбе репродукторе, испуганно вспорхнул и улетел прочь, под крышу старого склада. Несколько голов повернулось в сторону репродуктора. Внутри него еще раз что-то хрустнуло, щелкнуло, пропели позывные «Широка страна моя родная» и звучный голос диктора произнес: «Внимание, говорит Москва!»
В толпе загомонили, несколько человек протолкнулось поближе.
«Граждане и гражданки Советского Союза. Сегодня, 22 июня в 4 часа утра без объявления войны германские войска напали на нашу страну…»
Тяжелый вздох повис над площадью, и сразу за тем настала мертвая, немыслимая совершенно тишина, будто кто-то повернул выключатель и убрал разом весь звук у целой площади. Толпа напирала, теснилась к репродуктору. Из окон школы напротив через улицу торчали головы. Повара из закусочной у входа в рынок высыпали на улицу в своих колпаках и фартуках. Народу собралось столько, что улица Радищева в одну минуту оказалась перекрытой. Вагоновожатый стоял на подножке затиснутого толпой трамвая и тоже слушал. Пассажиры высыпали на улицу и в напряженном внимании смотрели на маленький черный кружок репродуктора.
Продавщица масла прижала кулаки к пухлым щекам и зажмурилась. Масло давно текло через край воронки, заливая поддон, но она про него и не помнила. Чья-то рука протиснулась, повернула кран. Продавщица, опомнившись, наскоро вытерла бутылку, сунула ее Асе и тяжело рухнула на свою табуретку возле бочки, совершенно потерянная и онемевшая.
Кое-как протолкавшись через толпу, Ася выбралась с рынка и бросилась домой.
Она взлетела в гору почти бегом, не чувствуя усталости, только уже на своей улице, у самого дома, вдруг почувствовала что от волнения подкашиваются ноги.
«Как же так? Этого же не может быть! Не может! Нам всегда говорили, что граница на замке и мы любого врага на ней остановим… Тогда почему бомбили Киев? Где же были наши самолеты?..»
Мысли толкались в голове сумбурные, беспорядочные, метались, как мальки на мелководье. «Завтра должен быть экзамен. Как теперь? Наверное, отменят. Или будет – и всех сразу в военное училище. А меня? Надо идти в военкомат. Что же – буду здесь сидеть?! Мама, бедная… Ведь ей надо как-то сказать. Слушала ли она радио?»
А улица была пуста и тиха. Будто и не случилось ничего. У дома на углу на окне сохли пеленки, слегка покачиваясь от ветра. По крыше сарая разгуливал соседский петух. Высоко над горой, у самого края прозрачного облака, под лучами солнца совсем белый, снова парил планер. «А пилот, наверное, тоже еще ничего не знает… Ему скажут, когда он приземлится».
Отдышавшись, Ася поднялась до конца улицы и толкнула калитку.
Мать стирала во дворе белье. Красные, распаренные руки мелькали ловко и быстро, мыльная пена лезла через край корыта как опара из горшка. Три отцовских рубашки уже сохли на веревке, натянутой меж яблонями.
Услышав ее шаги, мать подняла голову от стирки, с трудом разогнула спину.
- Ты чего так запыхалась, Настюш? – спросила она, вытирая руки о передник, - Молока купила?
Ася поняла, что мать действительно ничего еще не знает. На деревянных ногах девушка прошла к дому, поставила корзинку на крыльцо и села на ступеньки, прислонившись к перилам. Слова не шли с языка. А мать, чуя неладное, бросила стирку и уже спешила к ней.
- Да что с тобой? – мать присела рядом и обняла ее за плечи, тревожно всматриваясь в лицо, - Ты не заболела ли часом? Что с тобой такое?
Ася сжала сморщенные от стирки материнские руки в своих.
- Мама, ты радио слушала сегодня?
- Да не включала пока. Я ж в огороде всё, а громко не хотела – бабушка спит. Да что случилось-то, скажи ты толком?
- Мама, война.
Пускай это просто будет тут. Не знаю, как я возьмусь за эту вещь и когда закончу, но по идее, пришла пора за нее садиться. История о 90-х закончена, на календаре 40-е. В общем, вот отрывок. Как раз к сегодняшней черной дате.
"Саратов, 22.06.1941, утро"
"Саратов, 22.06.1941, утро"