Неотчет

[kukuruznik]

Это просто зарисовка. А отчет пусть в группе лежит. Не отпускает меня. Слишком давно не писала ничего просто так, для себя.

Ах, как хочется думать меж высохших пней,
Что земли этой нету родней.
Из нее нам не вытащить цепких корней,
Мы привязаны намертво к ней.

А. Городницкий.


«Приросла я к этому городу». У сосны были узловатые корни и ствол причудливо кривился, как всегда бывает, если она растет на открытом месте. Корни пронизали каменистый грунт, дерево нависло над склоном, опустив ветви — ни дать, ни взять, картинка на китайской шкатулке. У маменьки была такая, для украшений.

«Тебе здесь нравится, радость моя?» Можно было подумать, что тогда, в 1870 году это было основной причиной, по которой они остались в городе. Нравится… А не то, что теплое южное солнце должно поддержать выпитые туманами столицы силы. «Хороший город, совершенно южный. Моря только нет».

Она сидит прямо на земле, на толстом выступающем наружу корне, прислонившись спиной к нагретому солнцем стволу. Не стоило бы. Как потом смолу отчистишь? Но сидеть тепло и спокойно. В тот год именно от этой сосны они любовались на город. Пили молоко, жирное, деревенское, чуть сладковатое будто — на окраинах была совершенная пастораль и скот там держали. Хлеб не резали, ломали кусками. Все просто и легко. И точно так же светило солнце. То жаркое, целительное южное солнце, на которое оба так надеялись тогда. И которое так жестоко обмануло.

«Кажется, в Петербурге не ошиблись. Очень жаль, мне придется уйти. Сами видите, коллега, дальше невозможно». Потом была осень. Длинная, холодная, с пронзительно свистящим в трубе ветром. Долгие мутные ночи, пропахшие аптекой. Скомканное полотенце в кровавых пятнах валится из ослабевшей руки. «Машенька, остерегись. Я сам приберу, не надо». И отчаянье, темнее, чем любая ночь. «Мужайся, друг Маша. Скоро тебе придется одной».

Она не могла позволить себе даже сказать «Нет, что ты?! Все еще образуется, ты поправишься!». Полученные знания не дают права на пустые надежды, ей очень хорошо ясно — уже не образуется.

«Ты спишь?». И липкий холод на сердце, когда понимаешь, что тебе уже некому ответить. А земля в городе жирная, черная, на ней все хорошо растет. Кое-где бурьян стоит выше надмогильных крестов. Здесь будет тихо и чисто, потому что она часто приходит… Обманувшее южное солнце греет черный камень. И смолистый ствол старой сосны на окраине. Туда тоже можно приходить часто, от больницы два шага. До дому ей дальше.

«Приросла». Если живое может расти сквозь камни, его уже не стронешь с места. А лето снова уходит из города, катится за дальние холмы, за железную дорогу, катится золотистым клубком, пахнущим разогретой смолой и яблоками. И уже повеяло осенью, которую так не любит она. Нет, не за воспоминания. Просто за холод. И осенью чаще ломит колени, хотя может, это она так много ходит пешком. Да, и еще осенью хуже спится. Правильно — будят чаще, не одной тебе больно.

«Поспи, попробуй поспать». Какой сон в казематах, Матерь Божья?! Какой сон? Но он задремывает, и женщина не может убрать руку, за которую держатся слабые горячие пальцы. Она знает, что за коротким живым сном вскоре наступит вечный. Видела, знает. Не может надеяться. Но и сказать правды — не может. Худое время — осень. И этот тоже — в октябре.

«Пока вы здесь, конца света не случится». «Вы это серьезно, голубушка?». А вы как думали, серьезно как в аптеке. Я верю, что вашими руками, истерзанными щеткою, с темными от йода пальцами все здесь и держится. И молюсь за вас перед каждой операцией. Про себя, тихонечко. Вас редко можно встретить в церкви. Как-то спросили: «Вы вообще в бога верите?». А я хотела ответить: «Главное, чтобы Он в него верил. В эти руки». Промолчала. Бог и так все видит и слышит.

Последнее тепло уходящего лета. Воздух пахнет смолой и сухой травой. Не уснуть бы тут еще. «Приросла я к этому городу». Вот как эта сосна, сквозь камень, сквозь боль. И расту пока. Живу. Только вы тоже живите, ладно? Чтобы не случилось светопреставления.

«Что же я натворила тогда, боже мой?! Осмелилась бы я сказать о таком, если бы не мой страх». 9 лет кряду возвращаться к слепым окнам, за которыми никто не зажжет лампы. И зажигать теперь лампу самой. «Но скажите, честно — вы не жалеете о сказанном?» «Упаси вас бог, нет конечно».

Пора домой. Не так много времени, чтобы тратить его на прогулку. Ну зато у нас чай нынче с шиповником. Хорошее место нашла, теперь корзинка аж руку тянет. Прийти бы сюда вдвоем, показать, как светло и весело смотрится отсюда город. Будто и не было в нем ничего страшного, никто не умирал, не стрелялся, не сходил с ума. Домики сверху как игрушечные, и купола Николы Угодника блестят. А вон наша, больничная часовенка, ее тоже отсюда хорошо видать. Плывет город в золотой дымке, мирный, как на открытках. «Приросла я к нему». Насовсем.