[kukuruznik]

Любопытное продолжение в папку "Древности". Тема на сей раз мрачная, но просто прочтите, кому любопытно, вздохните свободно, что мы не в 1830 году. В тот год в Саратов пришла холера, а было в нем на более чем 42 тысячи жителей всего 6 врачей.
Как пытались бороться и что из этого вышло - прошу под more


Эпидемия холеры в Саратове случилась летом 1830 года. Ранее, в 1808 Саратов был закрыт на карантин из-за чумы, но данных об этом очень мало и скорее всего, сама эпидемия до города не дошла. Эти события, насколько я понимаю, часть масштабной эпидемии холеры в России 1830-31 годов. по официальным данным, из 466 457 заболевших в стране умерло 197 069 человек. Далее умная Википедия поминает пандемию холеры в Евразии, длившуюся с 1816-23 годов. Причем указывается на возможную мутацию возбудителя, произошедшую в «год без лета» (1816 год, последствия извержения вулкана Тамбора в Индонезии). Но в эту степь я лезть не буду, возвращаемся в Саратов.


Описание холеры даю из записок Константина Попова, служащего канцелярии саратовского губернатора. Губернией тогда управлял Виктор Яковлевич Рославец.

...в начале июля Рославец получил секретное уведомление от астраханского губернатора (кажется тогда был Пяткин), что в пределах Астраханской губернии появилась холера-морбус. Чтобы принять долные меры к предохранению Саратовской губернии, Рославец отправился в Царицын, как пограничный город с Астраханской губернией, с двумя докторами: Кустовский, который был при казенной палате по Элтонскому озеру, и Мейером, членом врачебной управы.

Тогда в Саратове вообще всех лекарей, с членами врачебной управы, исключая принадлежащих к ведомствам контор удельной и иностранных поселенцев, было не более 6 человек. Инспектором был Рейнгольм, слабый старик, лет 60, и другой член управы Немейер.

В Царицыне Рославец сделал нужные распоряжения относительно устройства обсервационных и карантинных застав так, чтобы без предварительного окурения следующих из Астрахани водою судов и сухопутно проезжающих никого не пропускать; оставил там доктора Мейера для подания помощи в случае появления эпидемии, так как в Царицыне был только один медик на весь город и уезд, а именно г. Гаурович (датчанин); оставил также чиновника особых поручений Болонского и затем сам возвратился в Саратов.

[По данным 1811 года в Саратове проживало 42 200 человек. В Царицыне на тот же год 3 800]

Гаурович за описание хода холеры, признаков ее и мерах излечения получил от датского короля, которому поднес это описание, золотую медаль, и вскоре был вытребован в Петербург. Я с ним был несколько знаком и видел ту медаль.

По возвращении в Саратов Рославец, нисколько не медля пригласил к себе всех первенствующих в Саратове особ, губернского предводителя А.А. Панчулидзева [сын старого губернатора], преосвященного Моисея и управляющих отдельными частями, передал им полученные от астраханского губернатора сведения и о сделанном распоряжении в Царицыне. Трактовали о мерах принятия предосторожности в Саратове в случае появления эпидемии, об устройстве карантинных застав, об окуривании проезжающих по Волге и сухопутно, об оцеплении Саратова, о запрещении продажи разнородных овощей. Преосвященный мало говорил в заседании, а во время общего оживленного разговора, указывая на небо, заметил: «А свыше что устроите?». Все призадумались. Было, между прочим, обращено внимание, что болезнь прилипчива при прикосновении к больному или к бывшему на нем платью, что могут заражаться и другие и что без карантинов нельзя обойтись. Обо всем говоренном был составлен акт. Об особенных каких-либо мерах собственно внутри Саратова в это заседание ничего не сказано.

В то же самое время был командирован в Царицын для дальнейших распоряжений живший тогда в Саратове числящийся по армии подполковник П.И. Корнее в и о всех распоряжениях донесено было министру.

Между тем от астраханского губернатора получено уведомление, что холера-морбус в Астрахани сильно свирепствует. Но тогда никто не знал об этой болезни и какие должно принимать против нее меры. Еще в 1829 году были в Саратове частные слухи, что на Кавказе свирепствует чума, но на эти слухи мало обращали внимания. Грядущую холеру принимали за чуму. По этому случаю медицинских наставлений, как предохранить себя каждому от болезни, не было; они получены были впоследствии из Астрахани и Петербурга, именно предписывалось: пускать кров при поражении холерой; пить вино, настоенное красным перцем; натирать этим же настоем тело при появлении судорог, пить дегтярную воду; вместо чая употреблять мяту, ромашку, бузину, мятные капли, разный сбор, хлорную воду и окуривать хлебным уксусом. Эти наставления повсюду были разосланы в печатных и скорописных экземплярах.

В половине июля, около 20-х чисел получено из Царицына донесение, что там обнаружилась холера, что день ото дня смертность увеличивается и что доктор Мейер от нее помер.

Состоялось еще общее заседание, но опять не было обращено внимания на то, чтобы заблаговременно приготовить в Саратове для больниц, дома все к тому нужное и запастись медикаментами.

В самых последних числах 30 и 31 июля на прибывших в Саратов из Астрахани судах, выдержавших в Царицыне карантинный термин, померло два бурлака в самое короткое время, по свидетельству медика, с признаками холеры. С наступлением августа, преимущественно с 6 числа, число умерших стало увеличиваться. Бывший при губернаторе доктор Кустовский помер. Рославец тоже был поражен холерой, не мог управлять губернией. К нему был выписан аткарский уездный лекарь Башинский, который при нем и чиновниках канцелярии все время находился.

Все начальствующие особы, а за ними и второстепенные лица выехали из Саратова; кто в свои имения, кто на дачи близ Саратова; самого Рославца, больного, перевезли за город в дом А.Д. Панчулидзева. За болезнью Рославца следовало бы управлять губернией по старшинству председателю палаты уголовного суда А.А, Шешерину, а за ним гражданского суда А.А. Макбронскому, но они отказались за болезнью, так что несколько дней исправлял должность губернатора советник губернского правления. В самый разгар холеры с 16 по 22 августа умирало до 200 человек и более в сутки. Все канцелярское чиновничество тоже повыехало из Саратова или попряталось с семействами своими кто куда мог. Я сам, грешный человек, уехал к матери свой в имение неподалеку от Саратова, откуда был взят присланным за мной казаком. И всех других, также занимавших высшие должности, собрали таким же образом.

Получив облегчение, Рославец вступил в управление губернией после 20 августа. С этого времени для канцелярии губернатора был отведен дом Григоровичей, что противу бульвара. Тут пошла спешная работа, все занимались одним предметом: об отводе домов для больниц, о выписке лекарей, медикаментов, о принятии предохранительных мер при усиленных действиях холеры. Встретился ощутимый недостаток в медикаментах. Посылали за ними нарочных в колонию Сарепту, верст за 400 от Саратова. Некоторые доктора отказывались за болезней от подаяния помощи страждущему человечеству.

За время болезни В.Я. Рославца было получено высочайшее повеление, что он утвержден саратовским губернатором.

С последних чисел августа стали получать и из уездных городов донесения о появлении болезни с требованием докторов и медикаментов. Каждый день приезжало по нескольку нарочных с подобными требованиями: так же были отправлены нарочные к соседственным губернаторам с уведомлением о ходе болезни и высылке в Саратов лекарей, фельдшеров и медикаментов.

В канцелярии занимались с раннего утра до полуночи; тут же многие чиновники обедали и ночевали на случай получения экстренных депеш с эстафетами и нарочными, по которым тот час же делалось распоряжение. По распоряжению губернатора отпущено в ведение канцелярии 3 тысячи рублей, ассигнованные из экстраординарной суммы на непредвиденные расходы: на посылку нарочных, эстафет и на разъезды чиновников по городу, так как при канцелярии каждые сутки стояли два извозчика. Мне часто приходилось ездить к губернатору с экстренно полученными бумагами и для подписи исходящих; бумаги все прокалывались и окуривались дымом из хлебного уксуса. Губернатор никого из чиновников к себе не принимал, будучи слаб еще здоровьем, а объяснялся через дверь сам или через доктора; подававемые ему привезенные бумаги у него еще в доме окуривались. Во время проезда моего от дома Григоровичей, где была канцелярия, до дома Панчулидзева, где жил Рославец, навстречу почти беспрерывно попадались погребальные процессии; на одной телеге лежало по три и по пять гробов, так что на Ильинском мосту не было возможности разъехаться: одни едут с умершими на кладбище, другие оттуда возвращаются. Кладбище было особо отведенное, ниже Саратова по течению Волги, на самом берегу по Астраханскому тракту. Пышных похорон совершаемо не было, несмотря ни на какое богатое и знатное лицо: не видно не было ни катафалок, ни церковных носилок; все возили на телегах, да и духовенству некогда было исполнять длинные обряды похорон: священников беспрерывно требовали для исповеди заболевающих. Большей частью из домов умерших сносили в церкви, где священники и совершали панихиды, после чего гроба ставили на телегу и везли на кладбище.

Так продолжалось во все время существования холеры в Саратове, каждодневно, с раннего утра до ночи. Бывало, смотришь на эту горько плачевную картину вымирающего человечества, волосы дыбом поднимались и темнело в глазах.

Лавки почти все были закрыты, торговли никакой не проводилось, въезд из ближайших деревень с разными припасами был запрещен, и никого не пропускали; в продаже не было совершенно никаких плодов. Люди ходили по улицам с завязанными по самые глаза лицом, натертые дегтем и нефтью, в глубоком унынии; даже не было слез по самым близким умершим, ибо чувства притупились. По всему Саратову, на площадях, под надзором полиции горел день и ночь навоз, отчего по городу был ужасный смрад; восход и закат солнца обнаруживались красно-багровыми пятнами; с 10 часов утра до 6 часов вечера дни стояли удушливо жаркие; ни дождей, ни ветру совершенно не было и не видно было облаков; такая погода стояла с июля месяца почти до исхода ноября.

Я сам был поражен холерой, но как говорил доктор, в легкой степени, от испуга и потрясения. Раз, рано утром, шел я из дома в канцелярию; навстречу мне попался кучер г-жи Варфоломеевой, одной из уважаемых и пользовавшейся известностью в саратовской публике дамы, имевшей очень большое состояние, бывшей коротко знакомой с моим семейством (дом ее стоял на одной улице с нашим домом, впоследствии перешел к Часовникову). Кучер вез на телеге, запряженной водовозкой, белый деревянный гроб и на нем сидел. Я спросил его: «Кто у вас умер?». Он отвечал: «Барыня»… Эта картина так меня поразила, что мне сделалось дурно: я едва мог дойти до канцелярии. Если бы г-жа Варфоломеева умерла в обыкновенное время, то на ее похоронах участвовала бы половина Саратова и шел бы за гробом десяток священников. Она была вдова и не имела детей. Товарищи, увидав меня бледного, расстроенного, дали мне выпить рюмку вина, настоенного красным перцем; фельдшер натер мне чистым дегтем ноги, а грудь — спиртом; дал мятные капли, потом поили меня мятой, бузиной; у нас в канцелярии постоянно был самовар; давали нюхать спирт и голову мочили спиртом, от чего я пропотел и почувствовал себя лучше; но целый день я был сам не свой,в каком-то отупении и бреду. С этого дня в положенные часы, по совету доктора, я стал пить вино, настоенное перцем, и на ногах всегда были носки, намазанные чистым дегтем.

В дни с 16 по 22 августа, самого жестокого действия холеры, помирали на часах нижние чины. В канцелярии нашей умерло во время занятий три чиновника и сторож, который, по окончании занятий и уходе чиновников в полдень, часа в 3 мел полы и вдруг упал; сделались с ним судороги, и несмотря на все старания фельдшеров, жандармов и полицейских, растиравших тело бедняги, он умер и в 8 часов был отвезен на кладбище.

Мне часто давали разные поручения потому собственно, что я был ближе других к В.Я. Рославцу и он быть уверенным в исполнении его поручения. Раз мне поручено было съездить в холерную больницу в 4-й части, где тогда холера сильно действовала, для получения некоторых сведений о ее ходе. Вошел я в больницу, и моим глазам представилась ужасная картина — чисто бойня; пораженных было человек 25; лежали просто на полу в разных костюмах; пол, стены были забрызганы кровью; не было никакого внимания к больным; фельдшер был один; иным пускали кровь, другим растирали тело полицейские служители и несколько простых мужиков; с одним больным был понос, с другим — рвота; кого поили мятой, бузиной просто из деревянных чашек; кто выносил умершего, увязывая его в рогожку; другие умирали в нечистоте; доктор по привозе больного только приказывал, что с ним сделать и как поступить. Эта суета на меня подействовала в высшей степени. Доктор пригласил меня в свою комнату, дал мне выпить вина, помочил спиртом голову и дал нюхать самый крепчайший спирт, который у него из рук не выходил. Между разговором он сказал: «Видите мое положение! Что я могу сделать здесь один? Пятерых увозят на кладбище и еще десятерых вновь привозят».

Еще один случай поразил меня. Еду я по Немецкой улицы, вдруг из одного дома выбегает молодая женщина с криком: «Франц Кун (мебельный мастер) умирает, помогите, помогите!» - и повторяет это несколько раз. Но помощи ниоткуда не было, и на другой день его схоронили.

Болезнь действовала постепенно, переходя из одной улицы в другую; она начала свои действия с береговых улиц Волги и таким образом распространилась до улиц, расположенных на Соколовой горе. В домах жителей этой улицы долго было благополучно; когда же внутри Саратова действия холеры стали ослабевать и прекращаться, болезнь появилась в первых числах сентября между живущими на Соколовой горе и продолжалась до второй половины сентября.

(Здесь мне надо сказать, как жителю Саратова. Что такое берег Волги в 19 веке — это купеческие лавки, склады с товаром, пристани и очень скученное жилье. Соколовая гора, особенно берега речушки, текущей у ее подножья по дну Глебучева оврага — это трущобы, самая нищая часть города. Можно понять, почему болезнь распространялась именно так).

С этого времени смертность вообще была уже не так значительна; умирало от 40 до 50 человек в день, и то более действовала на приезжих, а не на коренных жителей Саратова. Преимущественно холера действовала на людей среднего возраста обоего пола, крепкого сложения, полнокровных, любивших крепкие напитки, слабодушных и трусливых. Люди хладнокровные, бодрствовавшие духом, и те, которые держали себя в пище и во всем умеренно, мало подвергались действию заразы, как равно пожилые и малолетник.

Много умерло губернских чиновников, а из лекарей: Межев, Кустовский, Мейер и другие, фамилий которых не припомню.

Когда уже в Саратове холера стала совершенно прекращаться, но свирепствовала в сильной степени в губернии, что было в половине сентября, из Петербурга прибыла центральная комиссия медицинского факультета и вместе с нею 80 человек лекарей военного и гражданского ведомств, не считая фельдшеров и аптекарей, с запасом медикаментов из Москвы. В этой комиссии председательствующим был штаб-доктор Мудров, потом Эвениус, Блюменталь, Кильдюшевский, Забиякин, Амендо, Штюрмер и другие. Мудров и комиссия помещались в доме бывшем Хорина, противу дома бывшего соляного правления. Прочие лекаря, военные и гражданские, были переданы в распоряжение губернатора. По мере приезда их в Саратов и явки в канцелярию к каждому прикомандировывался фельдшер, давался ящик с медикаментами, заранее приготовленный, и тот же час он отправлялся с полученным предписанием и с наставлениями о средствах лечения больных, каковых листов было отпечатано несколько сот, в какой-либо город и село, где свирепствовала эпидемия. Так что в день их приезжало от пяти и более человек, и все они в тот же день откомандировывались. В числе лекарей были молодые люди, еще студенты из 3-го отделения московского медицинского факультета; они являлись в канцелярию в студенческой форме, получали командировки наравне с прочими докторами.

По приезде своем комиссия потребовала из канцелярии губернатора чиновников, которые чисто и скоро писали бы; в числе четверых был назначен и я и занимался два дня; было весьма трудно, потому что писал все с дикту. Г. Мудров сам диктовал; по просмотре и по исправлении отдавал переписывать. Г. Мудров всегда был одет в форменный фрак с малиновым бархатным воротником; у него в карманах — в одном был пузырек с коньяком, в другом гренки из белых сухарей; он почти через каждые четверть часа выпивал не более столовой ложки из пузырька и закусывал этими гренками. Г. Мудров при мне никуда не выезжал из дома; а прочие ездили на свидетельствование пораженных холерой; по смерти больных анатомировали или делали наблюдения при выздоровлении, употребляя к тому разные средства, что было видно из записок, при этом случае составленных.

Вслед за центральной комиссией приехал в Саратов министр внутренних дел граф Закревский, а с ним директор Ф.Л. Переверзев. Министр остановился в доме А.А. Панчулидзева, губернского предводителя дворянства. Министр был весьма строг, ему приносили жалобы на бездействие губернского начальства, на выезд из Саратова во время холеры, на уклонение лекарей от подачи помощи больным, на продажу гробов торговцами по неимоверно высоким ценам, доходившим до 35 рублей ассигнациями или 10 рублей серебром за гроб, стоящий не более одного рубля серебром, вообще на допущенный в это время беспорядок; жаловались на бездействие полиции, со стороны которой не было совершенно никаких распоряжений; один только городской голова купец Н.П. Тулякова во всем, что следовало от него, оказывал свое содействие и распоряжение между купечеством и мещанством. Противу этих жалоб министром собирались сведения. Двух докторов, Клейнера и Немейера, он из Саратова отправил под арестом в войско Донское, где свирепствовала холера, полицмейстера Бордовского перевел в посад Дубовку, о прочих беспорядках предложил губернатору провести следствие. Министр пробыл в Саратове дней пять и отправился в Симбирск, где появилась холера. Вслед за ним отправилась и центральная комиссия.