Раздача новогодних плюшек.

[kukuruznik]

И так, подарки в студию. Заказы на новогодние сюжеты я выполнила, хотя, признаюсь, с большим скрипом. Потому что отдельные сюжеты, мягко говоря, не вписывались ни в мою область знаний, ни в сам праздник. Так что если что не так, сразу прошу прощения. Сюжеты вешаю в данный пост. Что не влезет - в следующие. В том порядке, в котором они были заявлены.
Рохан для Шестой Рыжий Птаха, извини если что не так вышло. В истории Рохана я оказываюсь полным профанам, как и в календарных тонкостях Средиземья. Поэтому во всех историях по Профессору герои празднуют новый год весной. Вот что у меня вышло.
Воздух апрельской ночи дышит теплом и влагой. Последний снег тихо дотлевает по степным балкам. Звездный серп россыпью самоцветов переливается в темном небе над головами всадников.
Белая с рыжей гривой лошадь и каурый жеребец ступают по набухшей от талой воды траве бесшумно и неспешно, будто плывут.
- Последняя ночь года, Алэн. Смотри, завтра этот снег в оврагах станет уже прошлогодним. Вот куда нужно посылать всякого растяпу «искать прошлогодний снег».
Юноша негромко смеется:
- Однажды в лесу я отыскал такой снег даже в конце мая. Под валежником в глубоком овраге он еще не стаял. Провалился тогда по пояс.
- А что ты делал в лесу? Только не говори, что ты действительно искал там прошлогодний снег.
- Так, ничего особенного. Просто хотел проверить, правду ли рассказывали старики. Ну, про говорящие деревья и всё такое. Ничего я не нашел. Лес как лес. Только такой глухой, что коню не пройти.
Девушка шутя грозит спутнику пальцем:
- Когда ты встретишь там какое-нибудь колдовское древо, будет уже поздно. Раз в лес не велено ходить, значит так надо.
- Эльфийские сказочки! – насмешливо бросает тот.
- Эльфийские? Ты хотя бы одного эльфа видел в своей жизни?
- Н…нет. Говорят, они живут далеко отсюда, за степью.
- Вот и не выдумывай. Это наши сказки. Я уверена, что эльфы над ними только посмеются.
- А, между прочим, что сегодня последний день года – тоже пошло от эльфов. Они первые его начали праздновать весной.
- Тебе эльфы об этом сказали? Ладно, не ершись, я тебе и так верю, - говорит девушка ласково и вдруг резко срывается с места, пустив белую лошадь в галоп.
- Догоняй, Алэн! – звенит в ночной степи ее голос.
Каурый быстро переходит в галоп, комья мокрой земли летят из-под его копыт. Белую лошадь далеко видно в темноте, и вскоре Алэн настигает подругу.
- С ума сошла, Эрин! Ты же обещала, что мы не ускачем далеко в степь!
- А разве мы далеко? Только до холма. Ну, не сердись. Оттуда так далеко видно. Я хотела, чтобы мы там дождались рассвета.
- Ладно, - соглашается Алэн неохотно, - Но только потом сразу назад, пока нас не хватились.
Край неба уже слегка посветлел. Его густую синеву пронизывают мягкие голубоватые блики. Из лощин и степных балок медленно поднимается туман. Он мягко укутывает степь, будто плащ. Всадники недвижно стоят на вершине холма. А туман всё плывет и вскоре холм кажется маленьким островом в туманном море. Небо все светлеет, на его огромном куполе тихо тают звезды.
- Смотри. Эрин, смотри скорее, пока мы еще их видим. Вон там, на горизонте. Видишь, небесный жеребенок стоит возле матери. Он родился этой ночью. А за год превратится в боевого коня.
- Вижу. И звездную кобылицу вижу.
- Это родился новый год. Так всегда бывает.
- Никто не видел, а мы видели. Только молчи, хорошо. Пускай это будет наш секрет.

Звездная кобылица неслышно ступает по весенней степи, и жеребенок идет следом за матерью на слабых тонких ножках. А за ними ступает утро нового года.

Айриэн 40-е годы и два моих героя. Попробовала. Может, вышло несколько сумбурно. Но по авторскому замыслу в военные годы им ни разу не пришлось быть вместе 31 декабря. Так что маленькая накладка. Однако, если допустить такой случай, то это могло быть только 31 декабря 1943 года.
В Новый год обязательно должно пахнуть ёлкой. Хоть как-то. Вообще, ёлка должна быть. Как неоспоримое доказательство праздника. И не важно какая, даже нацарапанная на заиндевевшем стекле.

Пахло ёлкой. Живой запах хвои пронизывал извечный спирто-карболовый больничный дух. С утра на тумбочках между койками расставили еловые веточки, все в снежинках из папиросной бумаги и серебряных звездочках из чайной обертки.
- Ну, вот и дождались, - Коротков быстро оглядывается, не смотрит ли дежурная сестра, и ковыляет к форточке, распахивает ее настежь. Свежая струя морозного воздуха вливается в палату. За окном падает лёгкий снежок, и о чем-то спорят воробьи.
- Как встретишь новый год, так его и проведешь, - ворчит он, доставая папиросы, - Посмотрел бы я в глаза тому, кто это выдумал. Что же мне теперь, весь год тут куковать? Не согласен!
- Как встретишь, лейтенант, а не где, - наставительно замечает Егоров. Радист полночи вел свой обычный «сеанс связи» с земляком со второго этажа – вызванивал морзянку по трубе отопления чайной ложкой. Потому проспал до полудня и только недавно протер глаза. Выспавшийся, он всегда благодушен и разговорчив.
- Да разве тут отметишь по-человечески? – коротковская физиономия принимает нарочито-страдальческий и от того очень комичный вид, - Всё кругом пропахло спиртом, а попробуй – раздобудь хотя бы стопочку ради праздника!
- Не спиртом, а карболкой. От такого духа и нальют-то 100 грамм – нос заворотишь.
Но лейтенанта не убедить. Не вспрыснуть праздник чем-нибудь горячительным – для него вещь немыслимая. А потому сразу после обеда он, на правах ходячего больного, выпрашивает у кастелянши шинель, всовывает в сапог здоровую ногу и упрыгивает куда-то на костылях. Каким образом ему всякий раз удается ускользнуть за территорию госпитального скверика, обнесенного довольно внушительным забором, не знает никто.
Антон поймал ушлого лейтенанта уже в коридоре: «Дело есть!»
Пошептались. Коротков несколько раз порывался то засмеяться, то отчаянно махал рукой, чуть не роняя костыли – спорил, не соглашался, но, все же уступил. «Черт с тобой! Везучий ты, авиация! Ладно, сообразим».
Вечером, конечно, был концерт, потом крутили кино. Но с сеанса Антон ушел, не досмотрев. Все довоенные фильмы смотреть либо скучно, либо тоскливо. Скучно – когда не веришь ничему, что видишь. Не можешь принять всерьез. Тоскливо – если напоминает о прошлом. А то, что снимают сейчас про войну, человеку военному лучше не видеть вовсе. Показывали «Александра Невского». Но псы-рыцари все равно слишком напоминали фрицев, какими их рисуют на карикатурах в «Боевом листке».
Коротков с фильма тоже ушел. Лежал навзничь на своей койке, заложив руки за голову, довольный: не зря ходил. Но тут же стал жаловаться:
- Задал ты мне задачу! На этом окаянном базаре и здоровому-то все ребра пересчитают. Видишь, каково… Укатали сивку… Ладно, договаривались же. Вон твое, в тумбочке возьми, в ящике.
- Думаешь, понравится?
- А то ж. У нее глаза детские, понял ты, или нет? Таким как она довырасти не дали. И к празднику в самый раз. Так что, не сомневайся.
- Спасибо.
- Так-то же. Ну, что, авиация, тяпнем по маленькой, за праздник? – Коротков заговорщицки подмигнул и жестом фокусника вытащил откуда-то из-под подушки плоскую стеклянную фляжку и встряхнул ее.
- Потом. Как все вернутся.
- Тут всем хватит. Да и ты после все равно убежишь. В ночь она дежурит, с 11-ти. И неча так краснеть. На то мы и разведка, чтобы все знать.
…………………………………………………………..
«С 11-ти…»
Но ушел в конец темного коридора, курил у забитой фанерой форточки и все не решался подойти. В конце концов, она сама нашла его там.
- Замерзнете!
- Нисколько. Тут тепло.
Она подошла, оттеснила его от замороженного окна, хмурилась:
- Тут сквозняк. Не надо. Почему не спите?
- Так ведь праздник. Вы знаете, который час, Саша?
Она покачала головой. Потом отвела глаза, но ответила еще пытаясь быть строгой:
- Поздно. Вам отдыхать давно пора.
- Сейчас без четверти 12. Через пятнадцать минут кончится год.
- Точно без четверти?
- В окне дома напротив висят часы.
- Разве вам видно?
- Видно. Уже почти новый год. Не хочется его проспать.
- Мы загадывали желания. Раньше. По одному на каждый удар часов.
- Еще немного и можно начинать загадывать.
Он опускает руку в карман: подарок на месте.
- С новым годом вас, Саша.
На его ладони лежит маленькая серебряная звездочка – игрушка для елки. У них дома когда-то были такие же, из тисненого картона. Посередине звездочки оттиснуты серп и молот. Серебряные лучи мягко поблескивают, будто она сама светится.
Этим утром Антон упрашивал Короткова отыскать что-нибудь, что можно будет подарить девушке. Кажется, тот в самом деле не ошибся.
Саша не говорит ни слова. Никаких там «ой, зачем вы». Она берет ее бережно, будто она может растаять или рассыпаться. И тихо, страшно смутившись, выдыхает шепотом: спа-си-бо.
- Вот и 12 часов. Жаль, оттуда не слышно, как будут бить часы. С Новым годом. Пусть он будет лучше предыдущих. Может быть, это последний год войны.
- С Новым годом. Пусть это так и будет.



Анатолик С Арканаром было проще. Я сделала нас с тобою наблюдателями в этом печальном средневековом мире, не возражаешь?

Глухой утробный рёв, перекрывший весь обычный трактирный гомон, должен был принадлежать скорее взлетающему реактивному самолёту, чем человеку.
- А-А-А-А Ах ты сволочь!
Финальным аккордом этого могучего рыка был треск распахнувшейся двери трактира. Туда головой вперед вылетел штурмовик, отправленный в короткий полёт крепким пинком разгневанного барона. Сапоги «серого брата» теперь торчали из сугроба возле навозной кучи и время от времени подергивались в воздухе.
«Вот это удар, – восхищенно прошептала невысокая рыжая женщина в длинном плаще, сидящая за столиком в глубине трактира, - Не человек – катапульта».
«Субъект исключительного здоровья», - согласно кивнул ее спутник, судя по длинной бархатной мантии, либо преуспевающий коммерсант, либо ученый. Первое звание в Арканаре считалось почетным, второе – подозрительным и, следовательно, весьма не безопасным для его обладателя. «Зубы, - со значением продолжил собеседник дамы, - зубы, донна, все исключительно здоровые и целые. В 30-то лет в этом средневековье».
«Господин доктор, не так откровенно, - проворковала дама, опуская вуаль, украшавшую ее рыжие волосы, - иначе нас с вами объявят опасными книгочеями. Вон, доносчик уже косится из-за столика».
Штатный осведомитель действительно попытался навострить уши, стремясь уловить, о чем шепчется странная пара. Но от излишнего старания не заметил пущенной в него табуретки и загремел на пол вместе со столиком, и чернильницей.
- Ну, будет вам, друг мой, - Спутник барона аккуратно придержал друга за рукав. Этот тип действительно дурак и хам, но зачем же сразу табуретки ломать. Давайте лучше выпьем, ведь сегодня праздник.
- Точно! - пророкотал барон, - Праздник! И никакая серая сволочь нам его не испортит, верно, дон Румата. Эй, трактирщик, что стоишь как пень! Эсторского нам!
- И нам тоже, - кивнула трактирщику дама из-за столика, ненароком подмигнув при этом и барону с его другом. Серебряный обруч, украшенный переливчатым самоцветом, блеснул из-под ее вуали.
«Не будем забывать, что мы всего лишь наблюдатели. Даже не агенты, как он. С новым годом, мой друг. На земле сейчас уже без четверти двенадцать. И да поможет нам бог».
……………………………………………………
«А что будет дальше?»
«А что может быть дальше, мой друг? Почему бы благородному дону и не отметить новый год, пусть даже на этой странной планете? Он успокоит своего друга-барона, а потом вернется домой и будет рассказывать Кире о далёкой волшебной стране, где в этот день наряжают колючие деревья золотыми шарами и сверкающими звездами. Она очень любит его сказки. И давайте пожелаем им, чтобы эта сказка сбылась».

И наконец, уважаемый товарищ пилот, гроза "мессеров" и "спитфайров" одновременно. Вышло у меня нечто мрачное, малость готичное, помесь "Черного призрака" со стихами Нестеренко. Позитива, сколь не бейся, у меня не выходит. Не могу про вооруженные силы противника позитив писать. И темой владею плохо, про РККА у меня бы лучше получилось.
И так, 24 декабря 1944 года. Какой фронт, сам придумай.
Рождественские праздники только в детстве пахнут хвоей и яблочным пирогом. Детям вообще проще, они запоминают только хорошее, таково уж свойство детской памяти. С возрастом мы его теряем, о чем жалеем потом всю жизнь.
…………………………………………………………………….
Под потолком офицерской столовой плавала пелена табачного дыма, настолько густая, что ориентироваться в ней, все равно, что в густом тумане - сложно и рискованно. А после пятой рюмки коньяка – рискованно вдвойне. Лица собравшихся сквозь ими же невольно поставленную дымовую завесу были тусклы и серы, как у призраков.

Нет, определенно не стоило столько пить. Голова чугунная, ноги ватные. Нет, это уже явная не пятая рюмка, а… Чёрт, забыл уже. Но последняя явно была лишней.

За соседним столом идет большая игра. Как обычно. Но азарт какой-то не тот, зло играют, без веселья.
- Я пас, господа! Больше денег нет. Прошу не волноваться, долг отдам, как только получу жалование.
- А если кто-то из нас не доживет до этого счастливого дня?
- Что меня всегда поражало в вас, Вилли, это ваше уникальное чувство юмора! У вас могильщиков не было в роду? Странно. Но лично для вас я восстану из праха и верну всё до последнего пфеннига. А если же вы не дождетесь… Увы, в Вальгаллу не доставляют денежные переводы.
- Не извольте беспокоиться, отошлете долг моей вдове.

«Это Бергман, как обычно, шуточки в его духе. Черти бы забрали вас всех». Эрих нетвердой рукой налил себе очередную рюмку. «До чего же тошно, господи… Пир во время чумы. Живые мертвецы. Ждут вас в Вальгалле, не дождутся, как же!».

- Мейер, а вы что сидите с такой похоронной физиономией?

- Что вы, герр оберст, вам показалось. Прозит!

Звякают рюмки.

«Физиономия моя вам не нравится? Чёрта с два! Она вполне отвечает историческому моменту. Это не Рождество, камраден. Не лгите хотя бы себе. Господь от нас отвернулся давно. Это поминки. Поминки по нам всем, по былой славе, былым амбициям».

Тусклый взгляд, мутный от выпитого, как прожектор по слепому заснеженному небу шарит вокруг, высвечивая из табачного угара лица.

«Старых вояк почти не осталось. Молодежи много. Щенки сопливые! Летать не умеют, а гонору, а самомнения, что б им… Этим деткам промыли мозги в Гитлерюгенде так, как тебе и не снилось. У тебя было хотя бы подобие детства. А они и вас, старичков, сожрут если что и не подавятся. И если завтра на стол к начальству ляжет донос на тебя от твоего же ведомого, можешь не удивляться. Особенно после того, как два часа орал на мальчишку, открывшего свой личный счет сбитым парашютистом. Что из них вырастет, если они уже в свой первый бой идут с мыслью просто убить человека. Не важно, как и кого. Будут бить в спину. Чужим и своим. И не испытывать мук совести. Потому что как можно мучиться от того, от чего тебя великодушно освободили указом сверху…
Ты подле них, со своими идеями и размышлениями о каком-то там рыцарстве, уже отжившая древность, которую давно сдали бы в архив, если бы не война. Хотя какое рыцарство, к дьяволу! Современная война – это мясорубка, и плевать, кто под нее попал – военный ли, гражданский – всех перемелет. Не ты первый, не ты последний. И твоя биография ничем не отличается от сотен прочих. Всё тот же путь – от железного креста до деревянного, если последний вообще будет, куда пристроить.
А пока радуйся, что живой, да напивайся в свое удовольствие в нелетную погоду – одно из немногих доступных тебе удовольствий. Тем более, что всё-таки сегодня праздник».

25-летний человек с глазами старика долго сидел, глядя в одну точку, будто пытаясь что-то различить там, за забросанным снегом окном. Бутылка на его столике давно опустела. В пепельнице дымилась недокуренная сигарета.

«Всё, хватит пить. Иначе я просто сорвусь. Мне сейчас хочется просто вытащить пистолет и палить куда ни попадя, лишь бы всё это кончилось. Хватит, слышите! Пять лет, пять лет уже… проклятье… пять лет. Зачем мне это всё, зачем?

Когда-то я просто любил летать. Господи, слышишь ли ты меня?…»

Неделю спустя

Дымя пробитым мотором и натужно воя, «мессершмидт» пронесся вдоль опушки леса, чиркнул крылом по снегу и пошел, вспахивая сугробы, проломал в заснеженных кустах широченную просеку и встал, завалившись набок. Рука без перчатки, со сбитыми костяшками пальцев, откинула фонарь.
«С мягкой посадкой, чёрт меня возьми!» Голова гудела – у ее владельца не получилось до конца разминуться с приборной доской.

- Хэндэ хох! Ваффэн хинлэгн!

«Вот ты и прилетел. Просил у Творца, чтобы всё кончилось, вот Он и услышал. Теперь не жалуйся».

- Отлетался, Ганс! Топай теперь давай. Ком! Забери его пистолет, Тимохин, и планшет с картой не забудь, в штабе пригодится.

Разведчикам в этот день повезло. Взять «языка», да еще и офицера, не переходя линии фронта, почти у самых своих позиций, такая удача выпадает редко. Впрочем, Новый год на дворе, и верно поэтому судьба-индейка так расщедрилась.
Над взрытыми синими сугробами поднималось первое утро нового, 1945 года.