Это давно надо было сделать. Рукопись воспоминаний моей бабушки лежит у меня с 2012 года. К сожалению, она не успела их дописать. А ее интервью, которое записывали мои знакомые, как текст сгинуло бесследно. Остались только воспоминания. Больше всего - о детстве. И единственный фрагмент о войне - это блокада Ленинграда.
Моей бабушке, Бобылевой Галине Васильевне в 1941 году было 18 лет. Родилась она в Брянске, а учиться поступила в Ленинград - в ЛЭТИИСС (Ленинградский электротехнический институт инженеров сигнализации и связи на железнодорожном транспорте). Вот фрагмент из ее воспоминаний, наконец я его набрала.
читать дальшеРыли мы и окопы. Грунт был тяжелый, суглинок со щебнем, а норма на человека — 2 кубометра. Сначала на отмеченном участке пройдешься кайлом, расковыряешь небольшой слой, потом его выгребаешь лопатой, потом — снова кайлом.
А бывало и так, что вдруг в небе, низко-низко, из-за небольшого лесочка, появляется самолет и обстреливает нас. Правда, никто не пострадал, но приходилось уносить ноги. Прибегали люди и говорили: «Что вы тут делаете, немцы уже в ходят в эту деревню с другого конца?!» Брали лопаты и маршем, как говорится, на выход. Лопаты не бросали. Это все-таки какое-то оружие.
Ночевали в покинутых дачных поселках. В дома не заходили, ночевали на верандах (было неприятно вторгаться в чужой дом). Брали только матрацы и перины, стелили их на пол и укладывались все рядком, а ночью поворачивались по команде, иначе нельзя, лежали тесно как селедки в бочке. Ночевали и в других помещениях, не то в бывших казармах, не толь в каких-то складских помещениях, где были печки так называемые «голландки». В сумерках мы ходили по полю, где еще торчали сухие былки ботвы картофеля. Копали оставшуюся картошку, находили какие-то котелки и в «голландках» варили, и ничего, наедались.
А было и так, что и в воинских частях нас прикармливали. Помню замечательный фасолевый суп со свининой. Такой вкусный, мне кажется, я никогда больше не ела.
В конце лета, в начале сентября мы возвращались в Ленинград. Нас брали попутные машины. Это конечно военные полуторки. Помню, мы ехали с солдатами, которые везли продукты в часть, и на выезде из какой-то деревни попали под бомбежку. «Воздух!» - такая команда была всем знакома. Мы выпархивали (не знаю другого слова как еще это назвать) из машины и бежали в разные стороны, прятались за валунами, в каких-то ямках (как будто это могло нас спасти). Команда «По машинам!», и мы опять едем, а самолеты нас преследуют.
Но вот добрались и до города, и в первую же ночь бомбежка! Мы вылетаем из своих постелей, бежим вниз и останавливаемся в дверях подъезда, дальше бежать страшно, до бомбоубежища не добежишь. Так было несколько ночей и дней, а с 8 сентября, уже официально считалось, началась блокада Ленинграда.
Карточки на хлеб розового цвета помню до сих пор. И кажется, в последний раз я отоварила «сахар — конфеты» перед праздником 7 ноября. Пришлось ехать куда-то далеко в город, где можно было это сделать.
В институте, в общежитии организовали госпиталь. Занятий уже не было. Мы перебрались из своей части общежития в ту, где был госпиталь. В первые дни нам даже досталось немного тепла, когда включили отопление. Но потом очень быстро нас отрезали, так что пришлось складываться своими пайками хлеба и купить железную печку буржуйку. Но мы были неопытны и глупы, печку-то и даже трубу к ней купили, а про задвижку или вьюшку даже не подумали. Так что приходилось раздвигать колена трубы и затыкать отверстие тряпкой. Как еще сумели выдвинуть эту трубу в форточку!
Топили сначала всем, что могли найти. Разными туалетными полочками, тумбочку деревянную расколотили. У кого на кроватях были доски (это для того, чтобы кровать была аккуратней) их тоже каким-то чудом разбирали и все шло на топливо. А когда уже ничего сгораемого в комнате не стало и на улице все, что могло гореть, было уничтожено, пришла очередь до книг. Но их нужно было раздирать и сворачивать страницы жгутами. Бумага горела, но тепла было мало.
Стали сжигать и конспекты. У нас в комнате была одна девочка, она очень хотела учиться. Мы собрали ей полный комплект наиболее полных, а остальное тут же сожгли.
Уже начались очень тяжелые времена, все время хотелось есть. Так хотелось, что все мысли были только о еде, а получали мы тогда 125 граммов хлеба в день. Зима была суровая и за хлебом ходили по очереди, по два человека, а то и по одному. Брали на всю комнату, у нас было, кажется, 6 человек. Однажды пришлось стоять всю ночь, сменяя друг друга. На себя одевали все, что можно, чтобы было потеплее. Приносили этот хлебушек и еще посыпали толстым слоем соли и резали маленькими кубиками. На своей печке кипятили воду и быстро съедали этот хлебец.
К этому времени других продуктов по карточкам уже не было. Можно было один раз взять так называемую тарелку супа, а впоследствии только щей из черных листьев капусты. И из карточки на крупу вырезали один талончик, это я хорошо помню, на котором стояло 12,5 граммов крупы. И вот именно столько, 12,5 граммов, и клалось в тарелку, а потом уже наливался бульон.
У нас все мысли были о еде, все вспоминали, как и что мы ели раньше дома, и как говорится, чего не доели. Если человек начинает вспоминать и говорить о еде, ему самому в это время как-то становится легче, зато всем остальным делается невмоготу. Все просто умоляли не говорить ничего про еду. Но мечтали! Казалось, что все, что можно съесть, все сразу смешаешь и съешь — и селедку, и сахар, и масло, все-все и побольше. Мы мечтали, что когда блокада кончится, мы, вот все, кто живет в этой комнате, будем работать, чтобы обеспечить ту девочку, которая мечтала учиться, но сами об учебе уже не думали.
Как ни голодно было, но и пить хотелось. Это тоже проблема была, ведь ни водопровод, ни канализация не работали. Нужно было идти на Неву к проруби. Брали чайники, да еще и саночки мы где-то раздобыли. А на Неве у проруби очередь — не очередь, но толпятся люди. Зачерпнуть воды не так-то просто: прорубь обледенела и напоминает кратер. Так что нужно было чуть ли не ползком подбираться к ней и половниками и кружками набирать воду.
Но вот что я хорошо помню: мы не роптали, никого не винили и только мечтали, чтобы победили наши войска.
Чтобы как-то согреться и скоротать время иногда мы несколько человек одевались и шли в райсовет. Там работали люди, и хотя было тоже холодно, все-таки немного теплей, чем у нас, да и новости узнавали. И вот в одни день сказали, что институт будет эвакуироваться, но нужно сдать продуктовые карточки, вернее, это была уже только одна карточка — хлебная. Получишь по ней хлеб на 3 дня и тогда выдадут эвакоудостоверение. Но стало как-то страшновато, карточки сдадим — а как же дальше? А к этому времени хлебную норму увеличили и было уже 250 граммов хлеба в день.
Но все-таки мы решились: получили удостоверения и стали собираться. Из байковых одеял мы пошили себе теплые шаровары да еще заранее у некоторых из нас была обувь типа бурок. Ну и остальные теплые вещи мы старались надеть на себя, а в чемоданчики сложили кое-какое бельишко. Но тащить даже такой немудреный скарб было тяжело. И мы, несколько человек, взяли спинку одного уцелевшего стула, а она была несколько выгнута, сложили на нее наши чемоданчики, обвязали веревкой и таким образом у нас получились груженые санки. Но одна девочка сказала, что так неприлично, и она свой чемоданчик просто понесет — руками. А идти нужно было на Финляндский вокзал. Кажется, проблем у нас больше не было, а вот у Лели, которая сама несла свой чемодан, случилось непредвиденное: оторвалась ручка чемодана. И ей пришлось привязать веревочку к какому-то гвоздику, который вылез на одном углу чемодана и волоком тащить этот злосчастный чемодан прямо по дороге. Как ни горько ей было, но мы все смеялись, хотя и не зло.
Почему это осталось в памяти? Видимо мы, несмотря не на что, все-таки сохранили чувство юмора, так как со стороны это выглядело, конечно, комично. Но Леля не обиделась и мы с ней дружили и дальше.
Ну вот и Финляндский вокзал, а на путях стоят два вагона, типа пригородных поездов, и в один из них загружаются все уцелевшие студенты. А вагон был без верхних полок, так что мы уселись впритирку на скамейки, вплотную друг к другу. Сидим долго, не едем, некоторым нужно выйти, как говорится, «до ветру», но это сделать непросто — очень тесно, люди сидят и даже некоторые лежат в проходах. Кто-то кому-то наступил на голову, и не может сдвинуть свою ногу, просит ему помочь. Вот такие случались ситуации.
С нами рядом ехала одна старшекурсница со своим молодым человеком, но он настолько обессилел, что уже не мог вставать. Его звали Жора Эстер и я запомнила, что у него были голубые, почти прозрачные глаза. Потом, когда мы уже переправились через Ладожское озеро, эта девушка раздобыла носилки, на которых нужно было отнести его в медчасть, и она обратилась к нам. Мы взялись за носилки, но нас так шатало, что мы могли сделать всего несколько шагов. Но увидели солдаты и сами донесли его. Потом я больше ничего об этой паре не слышала.
Ну а наш маленький состав все-таки тронулся в путь. Несколько раз останавливался, говорили, что машинисты по пути сами заготавливали древесину для топки. К вечеру, уже в сумерках добрались до места назначения, это называлось, кажется, Ладога, а отсюда нужно было через озеро перебираться на грузовых машинах. Темнело очень быстро, около вагонов стали разжигать костры, и как-то согреваться.
Вблизи штабелями лежали мешки с продуктами, которые привезли с большой земли. Мы бродили с кружечками и если находили в мешке дырочку, немного насыпали в кружку муки и растопив снег делали себе затирку. Но около штабелей стояли часовые и лежали мертвые, лицом вниз. Не знаю, это были просто умершие от голода или изголодавшиеся люди, которые кинулись к этим мешкам с продуктами. Но видимо, чтобы не было разграбления, как пример, их не убирали. Так и вижу это черное низкое небо, костры около вагонов, люди, сгрудившиеся вокруг них. И часовые у штабелей из мешков.
Так прошла ночь, а утром нам сказали, что поданы машины — грузовики, и нужно идти грузиться.После эвакуации бабушка отыскала свою маму, мою прабабушку Ольгу Трофимовну, и до конца войны они вместе работали в госпитале. У меня остались только ее устные рассказы в памяти, два наградных листа и медали - бабушкина "За боевые заслуги" и прабабушкины "За боевые заслуги" и "За оборону Москвы", но на нее наградных документов нет даже в архивах.